Ей было двеннадцать

[Фёэль]

О, я до этого дошла. До ручки, то бишь.

Так тяжело склеить задуманный рассказ, что прям выть хочется. Выставляю кусок. пусть лежит тут и мне будет стыдно. Текст один, он просто рваный. Я так пишу - ключевые моменты и склейка между ними, куски, добавляющие полутона, позвоночник-ниточка общей идеи (здесь её и не видать, но она есть )))) и так далее. )

Ей было двенадцать…
Сухой лист, сорвавшийся наконец-таки с цепкой материнской веточки, безнадежно спланировал в проем потрепанных страниц блокнота. И жалобно прошелестел в последний раз, вытягиваясь в струнку под тяжестью исписанной бумаги. Джирайя остановился, вынимая записную книжицу из сумки, взял корешок двумя пальцами и встряхнул. Посыпались крошки истончившейся коричневато-рыжей кромки, тельце с древесным шнурком-позвоночником выпало чуть позже и невесомо улеглось в подставленную ладонь.
Сжать руку, и останется только пыль, никто и не вспомнит о незадачливом листке: сколько таких же рассыпаются под подошвами прохожих? Просто сжать руку. Сеннин перевернул ладонь, наблюдая за последним полетом тщедушного тельца. Лист засохшим пятном грязи распластался у подножия отполированного камня. Отполированного десятками колен и рук, касавшихся серой поверхности в немом излиянии скорби. Возможно, кто-то рыдал, скользя ногтями по выбитым именам, рассекая кожу острыми гранями букв. А камень оставался недвижим, он был создан для боли, принимая на себя всю тяжесть приходивших. Очередная строчка и очередные слезы.
Джирайя оглянулся на камень, прощаясь, и покинул поляну. Солнце, пробившее оконце сквозь толстое покрывало туч, высветило нижние строчки – отколотые канавки букв, щедро залитые багрянистой ржавчиной крови – Узумаки Кушина, Узумаки Наруто. Наверное, это больно. Настолько отвратительно, что разум отказывается верить в происходящее. Почему Коноха кажется прежней? Где раскуроченные оскалы зданий, где щедро расплесканное отчаяние и страх, где воспоминания о нападении треклятого лиса, хотя бы клочок, горсточка пепла? А слухи шли, мерно вытягиваясь в цепочку, цепляясь друг за дружку, рождая небылицы, ошеломляя соседствующие деревеньки. Только Коноха словно забыла о бушевавшем пламени, магазинчики греют цветастые бока под теплыми лучами. Серый цвет упразднен, одежда жителей пестрит красками, смех звенит повсюду, лавки торговцев украшениями за час собирают дневную выручку – спешат приукраситься девушки для своих женихов.
- Я зря пришел? – цепко осматривая каждую встречающуюся по пути барышню, Джирайя не мог отделаться от ощущения искусно наведенной иллюзии. На Камне Скорби стало меньше свободного места, слухи частично говорили правду – было нападение, было. И будто стерта память о нём. Сеннин вздохнул, отбрасывая мысли о девушках, сейчас не деревне требуется помощь, а её надежде – Хокаге.
Но добраться до Резиденции без приключений ему не посчастливилось – зря он решил зайти сперва к одной дамочке с ядовитым язычком и бескомпромиссным кулаком. Цунаде оказалась дома. И не одна.
В раскрытом проеме сиял собственной персоной Мидзукаге, прикрытый то ли полотенцем, то ли кухонной тряпкой – настолько коротким был клочок материи. Позади него замерла Цунаде, на секунду расширив глаза и коротко вздохнув. Ну, хотя бы она была одета. Сеннин пораженно замер на пороге, забыв все слова. Где-то в подребье кольнула ревность, и захотелось немедля выволочь воспитанника на улицу, да хорошенько разъяснить, как на самом деле надо скорбеть по погибшей семье. Не в постели женщины, годящейся тебе в матери. Уж точно не так. Не с ней.
Минато счастливо улыбнулся, протягивая руку ошеломленному другу-учителю. Джирайя замешкался, но, наткнувшись на колючий предупреждающе-командный взгляд напарницы, ответил рукопожатием.
- Я так давно не видел тебя, старый извращенец, - Узумаки стиснул загрубевшую от долгих тренировок ладонь сенсея. – Странные ты места выбираешь для встреч.
- Не такой уж я и старый! Да и сам не ожидал, знаешь ли, тебя здесь встретить, – парировал Джирайя, наконец-таки переступая порог, словно нырнул в ледяную прорубь.
Минато искренне удивился:
- Где же мне быть как не с семьей?
И запнулся, нахмурив брови, опустил взгляд. Цунаде прижалась к боку Узумаки, неуловимо подныривая под его руку, поглаживая ладонь:
- Конечно с семьей, милый.
Джирайю от такого обращения перекосило, но он старался сохранить лицо. Полуголый Хокаге вышел из оцепенения, широко улыбнувшись Саннину. Противной, отчаянно-настоящей улыбкой. До фальши настоящей.


На лице Минато намертво приклеилась улыбка. Широкая, ослепительно яркая, отвратительно неживая.
- Да, я…пойду, - пошатываясь, мужчина встал с подножия Камня Скорби, отряхивая руки и не замечая, как набухают закатно-алыми каплями рассеченные пальцы.

- Ты не будешь его лечить?
Цунаде отрицательно мотнула головой, обхватывая себя за плечи:
- Он все равно помнит, с ранами или без. Я не уверена, чего в моем лечении больше: моих умений или его желания. Он…
Её голос сорвался, Джирайя успокаивающе притянул её к себе, зарываясь в светлые пряди на макушке. Женщины. Невозможно быть одновременно такими сильными и такими слабыми, ваша душа клубок противоречий, опутавших трепыхающееся сердце. Сеннин украдкой вдохнул травяной запах кожи, ощущая как потрясывается её тело…


Минато он нашёл на скале, где были высечены головы Хокаге. Тот сидел на корточках, подметая полами белоснежного плаща растрескавшуюся землю. Кровь срывалась со сжатых кулаков, мерно падая вниз. Узумаки смотрел в никуда, не делая малейших попыток сыграть выбранную им самим роль. Он знал, что Джирайя стоит за его спиной. Возможно, он знал, что бывший учитель судорожно пытается найти слова, хоть какие-нибудь, готовый убить себя за бессилие.
- Он был хорошим мальчиком, верно? – голос Минато немногим эмоциональнее выражения лица, мужчина чуть приподнимает голову, выискивая что-то посреди засыпающего неба. – Я не помню имени… Только глаза – как небо. Глаза на фоне неба.
И он замолчал, погребенный неподъемным грузом вины и обрывочными всполохами воспоминаний. Он мог многое сказать ему – своему сенсею, самому близкому и важному человеку. О тревожных снах, о невыносимом смраде паленой шерсти, о тряском одиночестве и пересохшем горле при виде имен на том проклятом камне. Он мог сказать о вине. Подспудно тянущей внутренности, злобно-колючей и неизбывной. Минато разжал пальцы, провел ладонями по красноватой пыли истертой глины, размазывая кровяные капли в крошковую кашицу. Подполз к горлу комок невысказанного, заткнул глотку, заставляя поперхнуться, прокашляться до слез на светлых ресницах.
- Я сам себя ненавижу…
И Джирайя не выдержал – взял это подобие человека за шкирку, разворачивая к себе лицом, заглянул в инфантильно-пустые глаза и врезал. От души, яростно, не сдерживаясь.


- Ну, мне пора, - мужчина закинул дорожный мешок за спину, придерживая потертую лямку, - не скучайте тут без меня.
Он ткнул пальцем в грудь Хокаге:
- Береги свою девушку, понял?
Минато посмотрел на бывшего сенсея и кивнул, голубая радужка переливалась размешанными бликами. Зрительный контакт продолжался несколько ударов сердца, но они успели безмолвно сказать друг другу всё, что до этого старательно замалчивали.
- Ты возвращайся, - Узумаки обнял стоящую рядом Цунаде, невесомо поглаживая сжатые пальцы. Женщина моргнула, виновато улыбаясь уголками губ, но сама неосознанно расслабилась, придвигаясь ближе к мужчине.
Джирайя хмыкнул:
- Оставишь вас надолго, как же.
Он перехватил другую ладонь Цунаде, нежно целуя запястье:
- Не реви, куколка, ещё одного разбитого сердца в своей коллекции я не переживу, - он театрально схватился за грудь и подмигнул Минато.
- Дурак, - полуутвердительно выдохнула женщина, кладя голову на плечо Узумаки, отчего её волосы искрящимся каскадом хлынули на пышную грудь. Джирайя замер, стряхнул наваждение:
- Чуть не забыл, дурень, - протянул стопку исписанных листов. – Специально для девочек, которым не нравятся нормальные книжки.
И сразу же, не дожидаясь ответной реплики, развернулся, набирая скорость. Цунаде смотрела на растворяющийся вдалеке силуэт, пока горячий ветер не насыпал в глаза песка.

@темы: и зачесались руки, клавиатурная трель, NArutA, Фики